ОСНОВНЫЕ ТЕМЫ И ИДЕИ ЛИРИКИ Н. А. НЕКРАСОВА

Некрасов отдал дань романтизму сборником стихотворений «Мечты и звуки» (1840), жестоко осужденным, даже высмеянным тогда же Белинским. Зрелый Некрасов, начиная со стихотворения «В дороге» («Скучно? скучно!.. Ямщик удалой...»), является продолжа-

532

телем пушкинской линии в русской поэзии — по преимуществу реалистической. В некрасовской поэзии есть лирический герой, но единство его определяется не кругом тем и идей, связанных с определенным типом личности, как у Лермонтова, а общими принципами отношения к действительности. И здесь Некрасов выступает как выдающийся новатор, существенно обогативший русскую лирическую поэзию, расширивший горизонты действительности. Тематика лирики Некрасова разнообразна.

Первый из художественных принципов Некрасова-лирика можно назвать социальным. Узкий круг лирической тематики он дополнил новой темой — социальной. Вспомним хрестоматийные строки «Вчерашний день, часу в шестом». В своем последнем стихотворении «О Муза, я у двери гроба...» поэт в последний раз вспомнит «эту бледную, в крови, кнутом иссеченную Музу...». Источник вдохновения поэта, Муза, у Некрасова — родная сестра несчастных, подвергаемых насилию и угнетению. Не любовь к женщине, не красота природы, а страдания замученных нуждой бедняков — вот источник лирических переживаний во многих стихах Некрасова. Причем эта социальная тема меняет характер и собственно любовной лирики. «Ночь. Успели мы всем насладиться. Что ж нам делать? Не хочется спать», — начинается стихотворение 1858 года. И герой предлагает помолиться за тех, «кто все терпит», «чьи работают грубые руки, предоставив почтительно нам погружаться в искусства, в науки, предаваться мечтам и страстям». Ясно, что дворянин по происхождению, Некрасов выражает здесь сознание разночинца, истинного демократа, знающего темные стороны общественного бытия, испытавшего на себе голод и холод, не умеющего, не способного дворянски брезгливо и спесиво отвернуться от изнанки жизни.

В то же время лирический герой Некрасова не просто разночинец, а разночинный интеллигент. Вот еще один шедевр некрасовской любовной лирики «Я не люблю иронии твоей...» (датируется предположительно 1850 годом и, тоже предположительно, обращенное к К. Я. Панаевой). Одновременно это и образец интеллектуальной поэзии: герой

и героиня культурные люди, в их отношениях — ирония и, главное, высокий уровень самосознания. Они знают, понимают судьбу своей любви и заранее грустят. Воспроизведенная Некрасовым интимная ситуация и возможные пути ее разрешения напоминают отношения героев Чернышевского «Что делать?».

Ярчайшим проявлением новой лирической темы — социальной стало стихотворение «Еду ли ночью по улице темной». Это душераздирающая история женщины, которую нужда, голод и смерть ребенка выгнали на панель. «Беззащитная, больная и бездомная», женщина вызывает жалость, но нет возможности помочь несчастной жертве социальной неустроенности. Из этого же ряда многие стихотворения 40—50-х годов: «В дороге». «Перед дождем», «Тройка», «Родина», «Псовая охота», цикл «На улице», «Несжатая полоса», «Маша», «Тяжелый крест достался ей на долю», «В больнице». Пафос этих стихотворений, источник лиризма, в них суммируется и обобщается в небольшой поэме «Рыцарь на час», особенно в знаменитых строках:

От ликующих, праздно болтающих,

Обагряющих руки в крови

Уведи меня в стан погибающих

За великое дело любви! —

обращается поэт к матери. Эти строки волнуют и сегодня.

Второй художественный принцип Некрасова-лирика — социальный аналитизм. И это было новым в русской поэзии, отсутствующим и у Пушкина, и у Лермонтова, тем более у Тютчева и Фета. С дошкольного возраста мы помним стихи «Однажды, в студеную зимнюю пору...» — про мужичка с ноготок. Но не все знают, что предшествует этому отрывку в стихотворении «Крестьянские дети», где показана «другая сторона» крестьянского детства: «Положим, крестьянский ребенок свободно растет, не учась ничему, но вырастет он, если Богу угодно, а сгибнуть ничто не мешает ему». То есть герой некрасовской лирики умеет видеть социальный смысл воспроизводимых явлений. Иными словами, носителем, субъектом социальной типизации оказывается не только автор, но и его лирический герой. Социальный аналитизм прони-

533

зывает два известнейших стихотворения — «Размышления у парадного подъезда» и «Железная дорога». В «Размышлениях» конкретный единичный факт — приход мужиков с просьбой или жалобой к министру государственных имуществ — возводится в ранг типичного явления: «Знать, брели-то долгонько они из каких-нибудь дальних губерний». Лирический герой домысливает то, что на увиденных им из окна мужиках, как говорится, не написано. То же в четверостишии «За заставой, в харчевне убогой...» и, наконец, знаменитый финал стихотворения «Назови мне такую обитель...».

За «Железную дорогу» редактор «Современника», где она впервые была напечатана, и он же автор стихотворения получил второе, предпоследнее предупреждение о возможном закрытии журнала от самого министра внутренних дел Валуева, известного автора либерально-реформаторских проектов. Особые нарекания цензуры вызвал на первый взгляд вполне невинный эпиграф: цензоры поняли, что все «страшно эффектное», как выразился один из них, стихотворение придает эпиграфу острый общественный смысл и бросает тень не только на руководившего строительством Николаевской железной дороги бывшего главноуправляющего железными дорогами графа Клейнмихеля, но и на его умершего покровителя, и на его ныне царствующего сына. Вторая и четвертая части стихотворения, проведенный в них социальный анализ выливались в страшное обвинение правительства в геноциде, как сказали бы сегодня, и спаивании собственного народа. Столь же социально заострено и презрительное отношение Ванюшиного папаши-генерала к каторжному труду простого народа.

Два принципа отражения действительности в некрасовской лирике закономерно выходили на третий принцип — революционность. Лирический герой поэзии Некрасова убежден, что только народная, крестьянская революция может изменить жизнь России к лучшему. Революционность сознания лирического героя Некрасова придавала его стихам агитационно-пропагандистский характер.

Особенно сильно эта сторона сознания лирического героя проявилась в стихотворе-

ниях, посвященных сподвижникам Некрасова по революционно-демократическому движению, вождям этого движения: Белинскому, Добролюбову, Чернышевскому, Писареву. Некрасов в обрисовке их личностей исходит из того, что революционно-демократическая деятельность является самым завидным и желанным уделом, и вообще роль «народного заступника» для Некрасова есть, используя формулу Фета, «патент на благородство; для любого честно мыслящего современника. Черты вождей революционной демократии приобретают иконописный характер, их жизненный путь представляется в традициях жития мученика-аскета, подвижника за народ.

Таково стихотворение «Памяти Добролюбова». В его содержании не стоит выискивать реальных или вымышленных черт, в нем воспроизведено преимущественно должное. Безвременно скончавшийся критик в некрасовском стихотворении не есть конкретный, живший когда-то человек, а «идеал общественного деятеля, который одно время лелеял Добролюбова», как позднее признавался сам автор.

Обычно Некрасова представляют поэтом деревенско-крестьянской тематики. Но есть у него и урбанистическая лирика, т. е. стихи о городе, в которых он выступает достойным продолжателем петербургских страниц «Евгения Онегина» и «Медного всадника» и предшественником Блока. Гениальным образцом стихотворения о большом городе с его социальными драмами является «Утро». Но три первые строфы в нем не городские. Сначала поэт обращается к «ней», связывая ее грусть и душевные страдания с «окружающей нас нищетою», с которой «здесь природа сама заодно». Затем следуют две «сельские» строфы с характерными, эмоционально окрашенными эпитетами: унылые, жалкие, мокрые, сонные, «кляча с крестьянином пьяным, через силу бегущая вскачь», туман, мутное небо, и вывод автора: «Хоть плачь?», «Но не краше и город богатый». В стихотворении воскрешаются мотивы ранних «городских» стихов: «Еду ли ночью», «На улице», «Убогая и нарядная», цикла «О погоде». Жизнь города ужасна, никакой отрады для измученной души героя в ней нет. Прежде всего, в город-

534

ской суете нет смысла, трудовые усилия обитателей столицы отчуждены от них, дела их налицо — лиц, людей не видно; «железной лопатой... мостовую скребут», «начинается всюду работа», «возвестили пожар с каланчи», «на позорную площадь кого-то провезли» — преобладают безличные и неопределенно-личные конструкции. То же и в последних строках: «кто-то умер», «где-то раздался выстрел — кто-то покончил с собой».

Человеческие фигуры в стихотворении символизируют отчужденность людей друг от друга и от жизни. Первыми, если не лицами — лиц нет, — то первым родом деятельности, встречаемым в стихотворении, оказывается работа палача. Сейчас они произведут гражданскую казнь, т. е. ритуал публичного лишения гражданских и политических прав. Затем мы видим офицеров, едущих на дуэль. Еще целый ряд образов проходит перед нами.

Торговля, этот двигатель буржуазного прогресса, у поэта революционной демократии — торжество бессмыслицы:

Торгаши просыпаются дружно И спешат за прилавки засесть: Целый день им обмеривать нужно, Чтобы вечером сытно поесть. .

Всего лишь.. Понятно, что певец капиталистического Петербурга не был поклонником и сторонником капитализма. А вот отголоски литературных предшественников Некрасова: «Чу! из крепости грянули пушки! Наводненье столице грозит» — эхо «Медного всадника», но в совершенно другой эмоциональной окраске. Избиение вора дворником уже не вызывает в душе героя тех чувств, того сочувствия, которым проникнута сценка поимки вора в цикле «На улице». Слова «колотит» и «попался» — низкая лексика, просторечие: «Опять вор! Опять бьют». «Гонят стадо гусей на убой» — понятно: чтоб есть. И заключительный аккорд — самоубийство на чердаке — лучше не придумаешь в этой юдоли!

Впрочем, нет ни заключения, ни аккорда, ибо в конце стихотворения не точка, а многоточие, т. е. этот бессмысленный ряд можно длить бесконечно. Некрасов оборвал свое гнетущее, сводящее с ума и в могилу обозрение столичной жизни на полуслове...  Под

стать эмоциональному колориту стихотворения размер — трехстопный анапест, напевно-тягучий и заунывный. Поется тяжело, мелЪдия скрипит и буксует: размер нарушают сверхсхемные ударения в начале стиха: «Верю — здесь не страдать мудрено»; «В даль сокрытую...», «Жутко нервам...»; «Чу! из крепости...»; «Выстрел — кто-то покончил с собой...».

, Большинство произведений русской классики сочетают художественную неувядае-мость с глубиной и поистине неисчерпаемостью смысла.